Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит за
сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо
на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не то, мол, барин сердится.
Стой, еще письмо не готово.
И Левину вспомнилась недавняя
сцена с Долли и ее детьми. Дети, оставшись одни, стали жарить малину
на свечах и лить молоко фонтаном в рот. Мать, застав их
на деле, при Левине стала внушать им, какого труда
стоит большим то, что они разрушают, и то, что труд этот делается для них, что если они будут бить чашки, то им не из чего будет пить чай, а если будут разливать молоко, то им нечего будет есть, и они умрут с голоду.
После первого акта публика устроила Алине овацию, Варвара тоже неистово аплодировала, улыбаясь хмельными глазами; она
стояла в такой позе, как будто ей хотелось прыгнуть
на сцену, где Алина, весело показывая зубы, усмехалась так, как будто все люди в театре были ребятишками, которых она забавляла.
«Чтобы придать комедии оттенки драмы, да? Пьянею», — сообразил Самгин, потирая лоб ладонью. Очень хотелось придумать что-нибудь оригинальное и улыбнуться себе самому, но мешали артисты
на сцене. У рампы
стояла плечистая, полнотелая дочь царя Приама, дрыгая обнаженной до бедра ногой; приплясывал удивительно легкий, точно пустой, Калхас; они пели...
Лодки, с семействами,
стоят рядами
на одном месте или разъезжают по рейду, занимаясь рыбной ловлей, торгуют, не то так перевозят людей с судов
на берег и обратно. Все они с навесом, вроде кают. Везде увидишь семейные
сцены: обедают, занимаются рукодельем, или мать кормит грудью ребенка.
Кружок ставил — с разрешения генерал-губернатора князя Долгорукова, воображавшего себя удельным князем и не подчинявшегося Петербургу, — спектакли и постом, и по субботам, но с тем только, чтобы
на афишах
стояло: «
сцены из трагедии „Макбет“, „
сцены из комедии „Ревизор“, или «
сцены из оперетты “Елена Прекрасная"“, хотя пьесы шли целиком.
В связи с описанной
сценой мне вспоминается вечер, когда я сидел
на нашем крыльце, глядел
на небо и «думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось в душе вереницей образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это в конце концов по странной логике образов слилось в одно сильное ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно
стоит в моей памяти.
Ему казалось, что
стоило Устеньке подняться, как все мириады частиц Бубнова бросятся
на него и он растворится в них, как крупинка соли, брошенная в стакан воды. Эта
сцена закончилась глубоким обмороком. Очнувшись, доктор ничего не помнил. И это мучило его еще больше. Он тер себе лоб, умоляюще смотрел
на ухаживавшую за ним Устеньку и мучился, как приговоренный к смерти.
Декорация первого акта. Нет ни занавесей
на окнах, ни картин, осталось немного мебели, которая сложена в один угол, точно для продажи. Чувствуется пустота. Около выходной двери и в глубине
сцены сложены чемоданы, дорожные узлы и т. п. Налево дверь открыта, оттуда слышны голоса Вари и Ани. Лопахин
стоит, ждет. Я ш а держит поднос со стаканчиками, налитыми шампанским. В передней Епиходов увязывает ящик. За
сценой в глубине гул. Это пришли прощаться мужики. Голос Гаева: «Спасибо, братцы, спасибо вам».
«Но если б вы знали, чего это мне
стоит», — прибавляет она, и последующая
сцена вполне объясняет и оправдывает ее страх, возможный и понятный единственно только при самодурных отношениях,
на которых основан весь семейный быт Русаковых.
Она проговорила это, не отрываясь от работы и, казалось, в самом деле спокойно. Ганя был удивлен, но осторожно молчал и глядел
на мать, выжидая, чтоб она высказалась яснее. Домашние
сцены уж слишком дорого ему
стоили. Нина Александровна заметила эту осторожность и с горькою улыбкой прибавила...
«Изувер Дидерот опять
на сцене, — подумал он, — так пущу же я его в дело,
постойте; я вас всех удивлю».
Устинья Марковна
стояла посреди избы, когда вошел Кожин. Она в изумлении раскрыла рот, замахала руками и бессильно опустилась
на ближайшую лавку, точно перед ней появилось привидение. От охватившего ее ужаса старуха не могла произнести ни одного слова, а Кожин
стоял у порога и смотрел
на нее ничего не видевшим взглядом. Эта немая
сцена была прервана только появлением Марьи и Мыльникова.
За воротами Ганна натолкнулась
на новую неприятную
сцену. Тит
стоял у телеги с черемуховою палкой в руках и смотрел
на подъезжавшего верхом второго сына, Макара. Лесообъездчик прогулял где-то целую ночь с товарищами и теперь едва держался в седле. Завидев отца, Макар выпрямился и расправил болтавшиеся
на нем лядунки.
В господский дом для увещания в тот же день были вызваны оба ходока и волостные старички. С небольшими изменениями повторилась приблизительно та же
сцена, как и тогда, когда ходоков приводили «судиться к приказчику». Каждый повторял свое и каждый
стоял на своем. Особенно в этом случае выдвинулся упрямый Тит Горбатый.
В эту же пору, когда гости Вязмитинова пировали у него
на именинах, в пустынной улице,
на которой
стоял Дом Согласия, происходила
сцена иного характера.
— Василий Мелентьич, давайте теперь рассчитаемте, что все будет это
стоить: во-первых, надобно поднять
сцену и сделать рамки для декораций, положим хоть штук четырнадцать;
на одной стороне будет нарисована лесная, а
на другой — комнатная; понимаешь?
Рослый и дюжий мужик, вероятно дворник,
стоял посреди двора, с метлой в руке, и лениво посматривал
на всю
сцену.
Аплодисмент снова раздался. Вице-губернатор отвернулся и стал смотреть
на губернаторскую ложу. Впечатление этой
сцены было таково, что конец действия публика уже слушала в каком-то утомлении от перенесенных ощущений. Антракт перед четвертым действием тянулся довольно долго. Годнева просила не поднимать занавеса. Заметно утомленная, сидела она
на скамейке Неизвестного. Перед ней
стоял Козленев с восторженным выражением в лице.
— Видишь ли? сам во всем кругом виноват, — примолвил Петр Иваныч, выслушав и сморщившись, — сколько глупостей наделано! Эх, Александр, принесла тебя сюда нелегкая!
стоило за этим ездить! Ты бы мог все это проделать там, у себя,
на озере, с теткой. Ну, как можно так ребячиться, делать
сцены… беситься? фи! Кто нынче это делает? Что, если твоя… как ее? Юлия… расскажет все графу? Да нет, этого опасаться нечего, слава богу! Она, верно, так умна, что
на вопрос его о ваших отношениях сказала…
Какая
сцена представилась ему! Два жокея, в графской ливрее, держали верховых лошадей.
На одну из них граф и человек сажали Наденьку; другая приготовлена была для самого графа.
На крыльце
стояла Марья Михайловна. Она, наморщившись, с беспокойством смотрела
на эту
сцену.
После того, разумеется, последовала нежная, или, скажу даже более того, страстная
сцена любви: Аггей Никитич по крайней мере с полчаса
стоял перед божественной пани
на коленях, целовал ее грудь, лицо, а она с своей стороны отвечала ему такими же ласками и с не меньшею страстью, хоть внутри немножко и грыз ее червяк при невольной мысли о том, что
на какие же деньги она будет кушать потом.
Зачем все это и для чего?» — спрашивал он себя, пожимая плечами и тоже выходя чрез коридор и кабинет в залу, где увидал окончательно возмутившую его
сцену: хозяин униженно упрашивал графа остаться
на бале хоть несколько еще времени, но тот упорно отказывался и отвечал, что это невозможно, потому что у него дела, и рядом же с ним
стояла мадам Клавская, тоже, как видно, уезжавшая и объяснявшая свой отъезд тем, что она очень устала и что ей не совсем здоровится.
Перепуганные невестки смотрели в окно
на происходившую во дворе
сцену; Дуня тихо плакала. Нюша выскочила было
на двор, но Татьяна Власьевна велела ей сидеть
на своей половине.
На беду, и Михалка не было даже: он сидел сегодня в лавке. Окровавленный, сконфуженный Архип
стоял посредине двора и вытирал кровь
на лице полой своего полушубка.
(Двоеточие
стоит, слушая Замыслова. Суслов, взглянув
на оратора, проходит под сосны, где молча сидят Шалимов и Влас. Из глубины
сцены с правой стороны идут Марья.)
А вот это самое колесо в глубине
сцены стоит, а кругом сбиры, полиция в черных кафтанах,
на голове черные колпаки, лица в черных масках.
Коринкина. Я тебя и манерам-то выучила. Как ты себя держал? Как ты
стоял, как ты ходил? Ну, что такое ты был
на сцене? Цирюльник!
По
сцене важно разгуливал, нося
на левой руке бороду, волшебник Черномор. Его изображал тринадцатилетний горбатый мальчик, сын сапожника-пьяницы.
На кресле сидела симпатичная молодая блондинка в шелковом сарафане с открытыми руками и стучала от холода зубами. Около нее
стояла сухощавая, в коричневом платье, повязанная черным платком старуха, заметно под хмельком, и что-то доказывала молодой жестами.
Шабельский и Лебедев сидят по сторонам письменного стола. Боркин среди
сцены верхом
на стуле. Петр
стоит у двери.
Редька в длинном рыжем пальто и в шарфе, намотанном
на шею, уже
стоял, прислонившись виском к стене, и смотрел
на сцену с набожным выражением.
В стороне ото всех неподвижно
стоял Редька, прислонившись виском к стене, и с обожанием смотрел
на сцену, ожидая начала репетиции.
До третьего акта ей нечего было делать, и ее роль гостьи, провинциальной кумушки, заключалась лишь в том, что она должна была
постоять у двери, как бы подслушивая, и потом сказать короткий монолог. До своего выхода, по крайней мере часа полтора, пока
на сцене ходили, читали, пили чай, спорили, она не отходила от меня и все время бормотала свою роль и нервно мяла тетрадку; и, воображая, что все смотрят
на нее и ждут ее выхода, она дрожащею рукой поправляла волосы и говорила мне...
Князь смотрел
на всю эту
сцену,
стоя прислонившись к косяку и с каким-то бессмысленным выражением в лице. С Елпидифора Мартыныча между тем катился уже холодный пот, лицо у него было бледно, глаза горели какой-то решимостью.
Домна Пантелевна. Для сцены-то для
сцены это точно, это уж что говорить! Она еще маленькая была, так, бывало, не вытащить ее из театра;
стоит за кулисами, вся трясется. Муж-то мой, отец-то ее, был музыкант,
на флейте играл, так, бывало, как он в театр, так и она за ним. Прижмется к кулисе, да и
стоит, не дышит.
Характер дела окончательно изменился: вместо гражданского процесса
на сцену выступило простое, не гарантированное правительством предприятие, в котором
на первом плане
стояло не то или другое решение дела по существу, а биржевая игра
на повышение или понижение.
Артель
стояла как вкопанная;
на изветрившихся лицах трудно было прочитать произведенное этой
сценой впечатление.
Воображение стало работать быстро. Ей тоже понадобился фиктивный брак… С какой радостью
стою я с ней перед аналоем… Теперь это она идет об руку со мною… Это у нас с ней была какая-то бурная
сцена три дня назад
на пристани. Теперь я овладел собой. Я говорю ей, что более она не услышит от меня ни одного слова, не увидит ни одного взгляда, который выдаст мои чувства. Я заставлю замолчать мое сердце, хотя бы оно разорвалось от боли… Она прижмется ко мне вот так… Она ценит мое великодушие… Голос ее дрожит и…
Но
стоило кому-нибудь из заводских служащих поднять разговоры об охоте, как вся дьячковская застенчивость исчезала, и Николай Матвеич выступал
на сцену, сразу делаясь другим человеком.
Сцена происходила перед самым обедом, и кушанье уже
стояло на столе.
Ирина
стоит, задумавшись, потом уходит в глубину
сцены и садится
на качели. Входит Андрей с колясочкой; показывается Ферапонт.
Я долго смотрел
на безмолвного Германа, — и представьте себе, о чем размышлял я? Маня, вся только что разыгравшаяся
сцена, все это улетело из моей головы, а я с непостижимейшим спокойствием вспомнил о том коренастом, малорослом германском дикаре, который в венском музее
стоит перед долговязым римлянином, и мне становилось понятно, как этот коренастый дикарь мог побить и выгнать рослого, в шлем и латы закованного потомка Германика и Агриппины.
Воображенью дать лишь
стоит волю,
Оно меня
на крыльях унесет,
Минутной верой мне наполнит душу,
Искусственной любовью опьянит;
Красноречиво жгучие слова
Из уст польются; как актер
на сцене,
Я непритворно в роль мою войду
И до развязки сам себе поверю.
Через несколько минут страшная
сцена совершилась
на могилковском дворе. Двое лакеев несли бесчувственную Анну Павловну
на руках; сзади их шел мальчик с чемоданом. Дворовые женщины и даже мужики,
стоя за углами своих изб, навзрыд плакали, провожая барыню. Мановский
стоял на крыльце;
на лице его видна была бесчувственная холодность. Мщение его было удовлетворено. Он знал, что обрекал жену или
на нищету, или
на позор. Между тем двое слуг, несших Анну Павловну, прошли могилковское поле и остановились.
После какой-то скучноватой пиесы
стояли мы с Писаревым
на сцене в ожидании, когда все будет готово для начинания водевиля.
На сцене было холодно, все были в шубах, в шляпах или шапках; Шаховской в одном фраке и с открытой головой; лицо его горело, слезы и пот катились по щекам, и пар
стоял над его лысиной.
Частые свидания с Кокошкиным у директора театра А. А. Майкова,
на репетициях в самом театре, которые, однако, я слушал часто издали или
стоя за другими, потому что Шушерин не пускал меня
на авансцену, свидания
на предварительных частых пробах у Кокошкина в доме, где я довольно наслушался, как хозяин ставил
на роль Энея молодого дебютанта Дубровского, вовсе не имевшего таланта и физических сил для
сцены, — сблизили меня с Кокошкиным, несмотря
на несходство наших лет и свойств.
Я приехал из Москвы, сильно восстановленный против этой комедии; ее успех
на сцене, которого она, конечно, вполне не
стоила, еще более раздражил меня.
Загоскин, с таким блестящим успехом начавший писать стихи, хотя они
стоили ему неимоверных трудов, заслуживший общие единодушные похвалы за свою комедию в одном действии под названием «Урок холостым, или Наследники» [После блестящего успеха этой комедии
на сцене, когда все приятели с искренней радостью обнимали и поздравляли Загоскина с торжеством, добродушный автор, упоенный единодушным восторгом, обняв каждого так крепко, что тщедушному Писареву были невтерпеж такие объятия, сказал ему: «Ну-ка, душенька, напиши-ка эпиграмму
на моих „Наследников“!» — «А почему же нет», — отвечал Писарев и через минуту сказал следующие четыре стиха...
Когда Буланин явился в дежурную, то Петух и Козел одновременно встретили его, покачивая головами: Петух кивал головой сверху вниз и довольно быстро, что придавало его жестам укоризненный и недовольный оттенок, а Козел покачивал слева направо и очень медленно, с выражением грустного сожаления. Эта мимическая
сцена продолжалась минуты две или три. Буланин
стоял, переводя глаза с одного
на другого.
Лучше примем второе возражение (о первом не
стоит говорить, так как оно говорит само за себя) за совершившийся факт и допустим эти видоизменения, хотя заметим мимоходом, что
на сцене появляются еще Шекспир и новые исторические драмы, как «Смерть Иоанна Грозного», «Василиса Мелентьева», «Шуйский» и др., требующие того самого уменья читать, о котором мы говорим.